Страницы описания 10 и 11:
КРЫЛЬЯ ПЕСНИ
В серии концертов в московском Театре эстрады минувшей зимой Алла Пугачева выходила на сцену в воздушном платье, и когда раскидывала руки, то создавалось впечатление внезапно выросших за спиной крыльев, впечатление полета. И творческий путь одаренной певицы хочется назвать полетом, подъемом вверх, когда все время идет набор высоты.
Бывают во время концертов случайные происшествия, и в такие минуты многое зависит от актерской импровизации, от присутствия духа и от нервного импульса, который человек у рампы способен сообщить залу. Так, однажды, во время исполнения Пугачевой песни памяти Людии Клемент, вышел из стоя микрофон. Оркестранты мгновенно выключили свой усилитель, подошли к певице, и песня зазвучала чуть тише, но голос и инструменты на какой-то момент обрели удивительную истинность. Словно на обесточенную эстраду вступила жизнь. В публикуемом интервью с Пугачевой слышно это дыхание жизни...
- Изменилось ли ваше отношение к жанру "главной" доселе вашей песни - "Арлекино" - вечной трагикомической теме клоуна?..
- Эта тема отчасти будет продолжена. На звуковой странице "Кругозора" вы услышите одно из возможных продолжений "Арлекино" - мою песню "Что бы, плакать? Никогда!". Но сейчас в принципе идет "монологический" этап в моей работе. Если возьмете такие песни из моих недавних программ, как "Женщина, которая поет" Горбоноса и Гарина или "Сонет Шекспира", то станет ясно, о чем идет речь. Это большие, исповедального характера баллады, поэмы, рассказ о себе...
- Исповедальность часто близка индивидуалистическим чертам в характере. Вам это как будто не свойственно.
- Абсолютно не свойственно. Начало моей жизни - и артистической и человеческой - был насквозь коллективистским по духу. Я родилась и выросла на Крестьянской заставе в Москве, в большом дворе, который сейчас уже трудно найти. Мы жили все - мальчики и девочки - одной большой семьей. Вместе пели, вместе танцевали, вместе слушали песни. В школе и после нее я слыла устроительницей вечером самодеятельности. Я всем помогала, и мне помогали, и в певицы меня отдали, взяв за руку и усадив в очередь на прослушивание в один из ансамблей. В меня почему-то верили. А верить было почти не во что. Я была немощная, тоненькая, такой худосочный подросток. Выходила перед занавесом и начинала петь вдруг что-нибудь вроде "Зачем вы ждете от меня улыбки и смеха?". Я сама сочиняла эти слова, бросала их в зал, и самое удивительное - получала ответ. Еще тогда мне казалось, что вот этот отклик - самый скромный, самый тихий - и есть то, что мне нужно более всего. Я думаю, так и теперь. И отсюда - желание открыть свои чувства, мысли публике, завязать с ней диалог. Исповедальность может быть ведь и оптимистичной.
- Что вы имеете в виду?
- Мне хотелось бы в конце нынешнего года выступить с программой-обозрением, спектаклем, который я сама бы вела. Там был бы и кордебалет, световые эффекты, нарядное, красивое зрелище. И, разумеется, песни - их рисунок предстоит еще найти.
- Вы делите свою работу между кинематографом, пластинками, сценой...
- Я очень ценю кинематограф, грамзапись, но сцене эстрадной, подмосткам, отдаю предпочтение. Я люблю мир театра. Люблю цветные фонари, люблю занавес, люблю зал, который медленно наполняется публикой, и, наконец, страшные минуты перед спектаклем, когда хочется, как школьнице, чтобы все сразу началось и сразу, побыстрее кончилось. И так же я не ищу "своего" зрителя в зале. Публика для меня неделима. И я никогда не забываю, что каждая песни - это не количество хлопков, а количество глаз, которые на тебя смотрят, и еще - тишина, которую ты слышишь сама отчетливо. И тогда чувствуешь эхо своего голоса, труда, естества, души.
Артем Гальперин
Фото В. Плотников
Продолжение разговора с Аллой Пугачевой, ее песню "Что вы, плакать? Никогда!" и "Сонет Шекспира" Б. Горбоноса слушайте на девятой звуковой странице.
